Во
время русско-шведской войны 1788-1790 гг. эскадры Балтийского флота под общим
командованием адмирала В.Я.Чичагова близ о. Эланд нанесли поражение шведскому
флоту, которым командовал герцог К. Зюдерманландский. Сражение началось в 02:00
пополудни и продолжалось до 08:00 вечера. В ходе боя героический поступок
совершил член экипажа 66-пушечного корабля «Дерись» мичман Насакин. От
попадания вражеского ядра на палубе разорвались три пушки и возник пожар в
крюйт-камере. Все с испугом ожидали взрыва, началась паника. Вдруг раздался
твердый голос мичмана: «Что стоите, ребята? Страхом не избавитесь от смерти. За
мною, кто хочет жить!» С этими словами он бросился в крюйт-камеру. За ним
последовали еще несколько человек, которые и потушили огонь, прежде чем тот
добрался до пороха...
ШВЕДСКАЯ КАМПАНИЯ 1789 ГОДА. ЭЛАНДСКОЕ СРАЖЕНИЕ.
В ночь на 28 июня поднялся противный, крепкий западный ветер, не позволявший по тесноте и узкости прохода между островами Наргеном и Вульфом выйти с таким флотом и лавировать. В течение дня были доставлены адмиралу два рескрипта216 Императрицы (от 26 июня), из которых первый касался награждения капитана Шешукова, а второй был секретный.
1. “К особливому Нашему удовольствию служит известие, вами доставленное, об отражении флота капитаном Шешуковым покушения Шведских судов со вредом им и о завладении неприятельской батареею на берегу. Мы поручаем вам сказать Наше Благоволение всем, тут подвизавшимся; и начальнику отряда сего капитану Шешукову в воздаяние за его храбрость и расторопность пожаловали Мы крест военного ордена Святого Георгия, четвертого класса. Приемля за благо, впрочем, ваши добрые распоряжения относительно хранения помянутого важного поста, Мы стараемся поспешить отправлением судов, к составлению резервной эскадры назначенных.
Вице-адмирал Принц Нассау-Зиген третьего дня поутру от Рогеля в путь свой отправился, и вчера долженствовал быть уже близко Фридрихсгама; следовательно весьма скоро надобно ожидать дела между Нашим и Шведским гребным флотом”.
2. “Мы находим за нужное дать вам приметить, что неприятель, употребив при Поркалауде каленые ядра, дал полное право и в Нашу сторону на разное же употребление способов к его истреблению; умалчивая о том, что умыслом его против Нашей эскадры, в Копенгагене зимнее пребывание имевшей, всему свету известным еще и более к тому подал повод”I.
В дневнике адмирала имеется того же числа запись: “По второму секретному (рескрипту) я приказал зажигательные вещи, как то бомбы, бранскугели иметь на всегдашнее время в совершенной готовности, и отнюдь не прежде употреблять оные, как когда особенный, для сего назначенный сигнал будет от меня при действии с неприятелем поднят”.
29 и 30 июня продолжал дуть тот же противный и сильный ветер. В последний из этих дней было опрошено проходившее мимо флота датское судно “Цвей-Брюдер”, нагруженное балластом в Гельсингфорсе. Шкипер Маркус Кноп показал, что в прошлом году 30 октября, держа путь из Петербурга, он был взят в плен с своим судном двумя шведскими шлюпками, отведен в Свеаборг, где и содержался доныне, получая в день на прокормление не более 4-х копеек. Его теперь отпустили ввиду состоявшегося перемирия между шведами и датчанами. 14 июня он видел в Гельсингфорсе 4 русских купеческих судна с мукой, взятые в плен у острова Готланда, из которых два отправили в Борго. Когда разнесся слух о бывшем 21 числа сражении, шведы не скрывали, что понесли большие потери на судах и на батарее: одному капитану, служившему в последней, оторвало ядром руку, и другому щеку. Он же показал будто бы в Гельсингфорсе находятся 22 галеры, 12 шебек и около 16-ти канонерских лодок; фрегат, зимовавший там, отправлен в крейсерство к Фридрихсгаму.
1 июля пришло ко флоту от запада датское судно, и шкипер его Джон Петерсон тотчас явился к адмиралу в сопровождении матроса Ганса Копфгольта. Последний показал, что он был отправлен 31 мая из Копенгагена от купеческой конторы с тем, чтобы крейсируя на виду Карлскроны примечать движения шведского флота и о нем уведомлять датчан, а когда увидит, что неприятель выйдет в море, то, сосчитав число кораблей, идти искать русский флот для такого же осмотра, после чего, не являясь командующему эскадрой, возвратиться обратно в Копенгаген. Он крейсировал у Борнгольма и, дождавшись выхода шведского флота, что последовало 25 июня, в числе 22 кораблей, 13 фрегатов (три большие), 5 катеров и 1 галиота, послал на другой день с нарочно нанятым датским судном уведомление в Копенгаген, а сам отправился искать наш флот. Насколько он приметил, неприятельский флот держал путь к Борнгольму. 27 числа слышал по эту сторону Борнгольма пушечную пальбу, начавшуюся в 3 часа пополудни.
Адмиралу показалась личность этого матроса весьма подозрительной; высматривал ли он русскую эскадру или шведскую, трудно было решить. На вопрос моего отца, имеет ли он какой-либо письменный вид от купеческой конторы, судовщик ответил, что кроме паспорта ничего нет при нем, и только ему препоручено осведомиться о числе кораблей в обоих флотах, опасаясь чтобы не попалось письмо в руки крейсирующего неприятеля. Дабы лучше скрыть это намерение, адресован он в Выборг, о чем и прописано в его паспорте. Когда адмирал его спросил, где находилась эскадра вице-адмирала Козлянинова 31 мая, когда он покинул Копенгаген, то он показал, что видел ее вместе с датской на рейде. Как ни были сомнительны некоторые его речи, но адмирал с нетерпением ждал перемены ветра, чтобы скорее отправиться искать неприятеля, тем более, что флоту было трудно, да и опасно постоянно лавировать в таком узком проходе, наполненном банкамиII.
2 июля подул западный, средний ветер, удобный для выхода флота и потому адмирал, не медля ни одного часа, снялся по данному знаку с якоря, взяв направление к северу и затем к западу, для присоединения к себе крейсирующих отрядов. Тут командовавший отрядом капитан Бачманов217 прислал на адмиральский фрегат письмо от вице-адмирала Козлянинова, переданное ему с английского судна, плывшего в Петербург. В этом пакете оказалось два письма; первое от 19 июня из Драго и второе — от 27 июня. Приводим их в подлиннике:
1. “...15 июня отплыл я из Копенгагенской рейды с вверенной мне эскадрой, кроме одного стопушечного корабля “Чесмы”, который не успел за короткостью времени отправиться и не соединился с эскадрой по причине противных ветров; в соединении со мной находятся одиннадцать датских кораблей и один фрегат.
Командующий отделенной от меня эскадрой генерал-майорского ранга капитан Лежнев, вследствие посланного мной ему повеления, отправил сюда корабль № 75, шведский фрегат и два катера, оные прошли Гельсинер и вскоре со мной соединятся. Сам же господин Лежнев остался с кораблем № 8 и двумя фрегатами крейсировать около Дернеуса для ожидания корабля № 9, что в Норвегии; я надеюсь, что соединясь с оным, не замедлит своим прибытием.
Я стараюсь быть в готовности, чтобы при первом случае отплыть отсюда для сближения с вашим высокопревосходительством и, получив от вас известие, могу немедленно сняться с якоря и с датскими кораблями, которые в соединении со мной стоят у Драго.
Для разведывания о движениях неприятеля около Карлскроны и Борнгольма крейсируют два датские фрегата и один катер.
По последним полученным здесь известиям, флот неприятельский, как здесь известно, в очень дурном состоянии: от поселившейся в Карлскроне болезни умирает великое множество, и в замену матросов набирают всякого звания людей; из Карлскроны вышедшие три фрегата крейсируют у Борнгольма.
Вверенная мне команда в добром здоровье. Эскадра снабжена провизией весьма изобильно, так что от оной уделить можно будет на флот вашего высокопревосходительства.
P. S. Сие письмо отправил я с г. Бакуниным, едущем на английском судне из Лондона в Петербург”.
2. “...По полученным известиям, шведский флот в тридцати четырех судах вышел третьего дня в море, приблизился уже к здешним местам и крейсирует теперь между островами Меуном и Ругеном. Здесь приняты все меры для отражения неприятеля, и в случае его нападения предводительствуемая мной эскадра купно с датскими кораблями имеют действовать против шведских королевских сил. Положено было вчерась на корабле вице-адмирала Шиндаля в военном совете, из датских офицеров составившемся, мы предприняли вступить в сражение, стоя на якоре или под парусами, смотря к чему ветр и обстоятельства наиболее способствовать будут. По обозрении шведского флота, приметить можно было, что в оном находится двадцать шесть трехмачтовых судов; прочие суть катеры и мелкие суда. Неприятелю, кажется, нельзя долго будет оставаться в теперешнем его положении, и ежели ваше высокопревосходительство подоспеете вашим с нами сближением, то нам можно будет в короткое время соединиться и тем привести шведский флот в самые стесненные обстоятельства”.
Шкипер английского судна передал капитану Бачманову, что неприятель со всем своим флотом крейсирует между островами Готландом и Эландом. Это подало надежду адмиралу скоро встретиться со шведами.
С поспешностью собрав свои крейсеры, адмирал Чичагов на всех парусах поплыл к западу. Теперь под его командой находилось — 20 кораблей, 6 фрегатов, 2 бомбардир и 2 госпитальных судна, 3 брандера, 3 катера, 1 яхта и 3 транспортных судна. На “Ростиславе” имел флаг адмирал Чичагов, на “Князе Владимире” — вице-адмирал Мусин-Пушкин218 и на “12 Апостолов” — контр-адмирал Спиридов219. Не успел флот отойти от Наргена, как мой отец стал примечать, что брандеры, один катер и яхта отстают; боясь, что они постоянно будут его задерживать, он принужден был их отпустить обратно в Ревельский порт. Начало было неутешительно; недостатки стали сказываться тотчас же. Как только вышел флот за Нарген, на шведском берегу показались огни, отстоящие один от другого приблизительно на три немецких мили; вероятно, они служили знаком о выходе нашего флота.
3 июля флот продолжал свое плавание, и в дневнике адмирала было записано: “Разделив корабли и суда по военному морскому искусству на 3 эскадры для составления по времени и обстоятельствам авангардии, арьергардии и кор-де-баталии и почитая необходимым заранее приучать к деятельному употреблению оных, особливо когда должно будет строиться в линии похода, из которых можно бы во самой скорости и без замешательства устраивать боевые порядки, поднял я знак стать на линии бейдевиндIII, по эскадрам особенно. В таком построении продолжая плавание к западу, и имея ввиду всегда, не оставлять мимоидущих судов, под какими бы они флагами не были, посылал я катер осмотреть от запада купеческое судно, под французским флагом, которого шкипер по опросу объявил, что он видел у Борнгольма шведский флот в числе 32 военных судов, лежавших в дрейфеIV. Пред получением мы были на виду Пакерортского маяка, который отстоял от нас в 3¾ немецких милях к югу”.
4 и 5 июля флот продолжал свой путь, обучаясь маневрированию, а 6-го, среди дня последовало совершенное безветрие, которым адмирал воспользовался для преподавания рекрутам примерного действия пушками.
7 числа было замечено идущее купеческое судно, под английским флагом. Адмирал послал опросить шкипера, который объявил, что видел у Драго на якоре русскую эскадру и два дня назад — шведский флот, состоящий из 30 военных судов, по южную сторону Готланда. Он вручил офицеру письмо от вице-адмирала Козлянинова. По распечатании конверта оказалось, что это копия с того, которое было прислано с Бакуниным.
8 числа мыс острова Готланда, называемый Фаро, по счислению отстоял от адмиральского корабля на Z W, в расстоянии 12-ти немецких миль.
9 июля был тихий ветер, и адмирал позвал сигналом на свой корабль флагманов, командовавших авангардией и ариергардией, и из кордебаталии всех капитанов. Вице-адмирал Мусин-Пушкин не явился, вследствие того, что заболел припадком подагры. Открыв совещание, мой отец сообщил им свои мысли, каким образом он полагает действовать, в случае если неприятель встретится с ним, до появления эскадры Козлянинова; так как по имеющимся сведениям шведский флот крейсирует между островами Готландом и Эландом, то он находил наилучшим направиться к этому же месту, а не Карлскроне, дабы не понудить неприятеля озаботиться о своем свободном отступлении. Ничего не было легче идти прямо к этому порту и вогнать в него весь шведский флот, а затем спокойно присоединить эскадру Козлянинова, но этим лишь достигалось буквальное исполнение инструкции, без приобретения главной выгоды — уничтожения неприятеля. По убеждению адмирала — Ревельской эскадре не могло удаться отрезать шведский флот от Карлскроны и всякая попытка к тому, окончилась бы погоней за бегущим в неприступный порт врагом. Назначение ее в данном случае состояло — притягивать на себя неприятеля, принять атаку, если он сам кинется и дать возможность тем временем Копенгагенской эскадре отрезать его от Карлскроны. Когда последнее совершиться, то тогда одновременно броситься на него с двух сторон. Отдав соответственные этому приказания, адмирал просил всех держаться спокойно и с достоинством, не тратить даром выстрелы, если неприятельская стрельба не будет наносить вред, стараться не отвечать им, пока не подойдет Козлянинов; в случае же атаки неприятеля, с полным мужеством и отменной храбростью отразить нападение и стараться меткой стрельбой уничтожить его флот. Адмирал Чичагов, имея столь решительные письма вице-адмирала Козлянинова, не сомневался в готовности его выступить на соединение по первому призыву и видел отчасти из второго письма, что он и сам помышляет поставить шведский флот между двух огней.
Пока продолжалось это совещание, совершенно неожиданно нашел сильный шквал с дождем, молнией и громом, так что едва успели убрать паруса и тем избавиться от потери мачт и стенег. Через два часа все стихло, и командиры вернулись на свои судаV.
10 и 11 июля наш флот, построенный в две линии, продолжал свое плавание и на следующий день в полдень мы отстояли от мыса Гауборха (острова Готланда) почти на 8 миль. 13 числа мимоидущее голландское судно на вопрос о шведском флоте объявило, что видело его по восточную сторону острова Борнгольма в 8 милях от него.
14 июля плывя к западу, мы встретили около полудня маленькое датское крейсирующее судно, капитан которого Фабрициус Теглер приехал доложить адмиралу, что в тот же день на рассвете, он видел шведский флот к северо-западу от острова Эланда в расстоянии 5 миль и почти в 14-ти милях от нас. Адмирал тотчас написал чрез этот катер вице-адмиралу Козлянинову, чтобы сообщить ему, где мы находимся, а также и неприятель. Он ему предписал с поспешностью покинуть свой пост, как только получит это приказание, в уверенности, что мы к тому времени сойдемся с неприятелем.
Минуту спустя, передовые фрегаты подали сигнал о появлении шведского флота. Адмирал приказал идти на всех парусах, чтобы ускорить ход; но, к несчастью, ветер был попутный для неприятеля, дул с северо-запада и позволял нам приблизиться к нему лишь лавируя. Через несколько часов мы достаточно подались вперед, чтобы его ясно разглядеть. Их флот состоял из 32-х кораблей всяких величин. Адмирал Чичагов построил свой “на двух линиях бейдевинда”, чтобы быть в готовности принять сражение на обоих галсах, так как положение вещей давало инициативу неприятелю. Наконец, видя его идущим на нас левым галсом, адмирал приказал сигналом построить линию баталии на тот же галс и приготовиться к бою. Но так как неприятель шел на нас весьма медленно, то адмирал лег в дрейф, чтобы его ожидать; но шведы сделали то же самое и остановились на громадной дистанцииVI. До самой ночи оба флота оставались в этом положении, за исключением, когда легкие перемены ветра заставляли исправлять линию. К несчастью, эти перемены не были ни достаточно значительны, ни настолько продолжительны, чтобы способствовать нашему маневрированию и помочь нам выиграть ветер.
Вся ночь была проведена в этом бездействии, и на другой день, 15 июля, ветер продолжал дуть с той же стороны; оба флота занялись исправлением своих линий. Начиная с утра, до двух часов пополудни, неприятель продолжал приближаться к нам, но с такой медлительностью, что колебания и нерешительность его была трудно уяснима. В конце концов, его авангард порешил идти в атаку на наш, которым командовал контр-адмирал Спиридов, тогда как остальная часть флота держалась все еще на слишком большой дистанции, чтобы открыть огонь. Затем герцог Зюдерманландский с своей кордебаталией двинулся вперед, и арьергард приблизился одновременно к нашему. Адмиральский корабль открыл огонь, так же, как и некоторые суда, стоявшие в линии. Ему ответили несколькими выстрелами; но он все еще держался так далеко, что немногие из его ядер могли в нас попасть. Адмирал Чичагов приказал прекратить огонь, чтобы не жечь понапрасну порох; тотчас и шведский адмирал перестал, стрелять, и мы превратились таким образом в зрителей сражения, которое довольно упорно продолжалось между двумя авангардами. Вскоре один из наших 74-пушечных кораблей потерял свою грот-стеньгу, но остался на месте. Один 64-пушечный корабль получил сильные повреждения от разрыва трех собственных пушек, которые убили много народу, зажгли его в нескольких местах и заставили капитана Престона220 — англичанина выйти из линии. Другой 64-пушечный корабль тотчас получил приказание его заместитьVII. Адмирал Чичагов, не желая терять даром суда и будучи в состоянии сам атаковать, со своей стороны сделал все, что мог, чтобы побудить неприятеля приблизиться. Он приказал убавить паруса, но шведский адмирал, продолжая держаться на той же дистанции, вне выстрелов, удовольствовался тем, что еще более сжал свой центр, заставляя стрелять в нас корабли, между которыми он находился, но без всякого вреда; мы даже не отвечали. Однако канонада продолжалась до восьми часов вечера. Наконец неприятельский авангард прекратил огонь, удаляясь от нас. В результате мы потеряли нескольких людей, между которыми был один капитан корабля, всего 32 убитых и 181 раненых, более или менее серьезно. Неприятель, с своей стороны, должен был также понести потери и повреждения, так как несколько его кораблей, принуждены были покинуть линию, чтобы не попасть в нашу. Повреждения кораблей нашего авангарда оказались настолько незначительны, что на другой день они были в состоянии вновь начать, за исключением корабля, на котором от разрыва собственных орудий попортились палубы, и он требовал больших исправлений. Адмирал, утешаясь, что Козлянинов должен наконец завтра появиться на горизонте и зайдет шведам в тыл, в продолжение ночи не двигался, боясь малейшим движением вперед приблизить их к Карлскроне.
16 июля шведский флот все еще покровительствуемый попутным ветром, находился на расстоянии одной мили от нас, и когда адмирал Чичагов дал сигнал вновь сомкнуть линию и стараться выиграть ветер, неприятель употребил все свои усилия, чтобы удалиться и сохранить выгоду эту для себя. Он ничего не предпринял в продолжение этого дня.
17-го оба флота продолжали маневрировать, один с целью выиграть, а другой — сохранить за собой ветер, и 18-го утром, шведский флот исчез. Мы предположили, что боязнь появления из Зунда эскадры вице-адмирала Козлянинова значительно подействовала на его нерешительность и заставила скрыться заранее в Карлскрону. Следуя за ним по тому же направлению, мы вскоре узнали чрез купеческие суда, что действительно они видели шведский флот входящим в порт, тогда как вице-адмирал Козлянинов спокойно оставался в Драго и не двигался с места.
Вот вкратце первые впечатления Эландского боя, наши действия и истинное изображение того, что я видел и слышал лично. Более подробные сведения мы почерпнем из донесений, полученных адмиралом Чичаговым от капитанов кораблей через несколько дней, и писем его в Петербург.
19 числа, поутру, при тихом восточном ветре и ясной погоде, передовые фрегаты дали знать, что видят неприятеля к северо-западу, в расстоянии более трех миль. Тогда адмирал приказал фрегатам возвратиться и дал флоту сигнал идти на неприятеля. Адмирал Чичагов еще воспользовался мимоидущим купеческим судном, которое плыло из Кронштадта в Копенгаген, чтобы убедительно пригласить вице-адмирала Козлянинова оставить свой пост и идти соединяться с ним. Он ему сообщал обо всем, что произошло между обоими флотами, и где мы находились, уверяя его, что ему нечего опасаться неприятеля, которого мы не выпускаем из виду. Все это было напрасно, и он оставался недвижим.
Наконец, 20 июля мы прибыли на уровень острова Борнгольм. Некоторые наши суда, более выдавшиеся вперед, дали знать сигналом, что видят неприятеля. Тотчас весь флот двинулся по тому направлению, но вскоре подъехали два датских офицера на небольшой яхте для уведомления нас, что шведский флот, показавшийся было около Борнгольма, отошел ко входу в Карлскрону, и что они видели также эскадру вице-адмирала Козлянинова готовой и направлявшеюся на Борнгольм. Адмирал тотчас отправил офицера к вице-адмиралу Козлянинову, чтобы поторопить его приходом к нам. Вследствие этих известий адмирал остался на ночь на месте.
21 июля, поутру, увидели эту эскадру, и немедленно было послано одно легкое судно с сообщением, что так как мы несколько надеялись еще встретить неприятельский флот в море, то, чтобы она направлялась на Карлскрону и в случае, если застанет нас уже в деле, присоединилась бы к отряду контр-адмирала Спиридова, чтобы его поддержать, как более других пострадавшего в последнем сражении. Вследствие полного безветрия катер отправился на веслах. Христиан-Сор отстоял от нас на три мили, и среди дня приехал комендант этой крепости поздравить адмирала с благополучным прибытием к их берегам и предложить свои услуги, если встречается в чем необходимость. Мой отец воспользовался этим случаем для отправки первого донесения Императрице. Очертив вкратце сражение 15 июля, по тем сведениям, которые он успел уже собрать, адмирал между прочим писал частным образом графу Безбородко:
“Ежечасно занимаясь всемерным удержанием неприятеля всегда на виду, едва успел уделить столько времени, чтобы написать вкратце препровождаемое при сем всеподданнейшее мое донесение. Четвертые уже сутки, как стараюсь, елико можно, не потерять неприятеля, следуя за ним; ныне уже подошел на вид Борнгольма, а неприятель подле своих берегов. Теперь остается дождаться вице-адмирала Козлянинова с эскадрой. Во время сражения больше прочих пострадали корабли: “Мстислав”, под командой капитана Муловского, “Дерись” — капитана Престона, “Победослав” — капитана СенявинаVIII, “12 Апостолов” — капитана Федорова221 (на нем был контр-адмирал Спиридов), “Вышеслав” — капитана Тезигера, да из кордебаталии “Болеслав” — капитана Шешукова, которые все довольно выдержали от неприятельского огня, храбро отражая его, ибо неприятельское намерение приметно было учинить наисильнейшее нападение на фланге нашей авангардии. Корабль “Дерись”, отправленный из Кронштадта, столь много от разрыва своих пушек поврежден, что не токмо действовать против неприятеля, но и держаться при флоте не может, и я бы, конечно отпустил оный в какой-нибудь ближайший порт, но поудержался от того, дабы скрыть пред неприятелем сей, хотя и не от него нанесенный нам вред, и тем не ободрить его против себя; должен однако ж буду отпустить, как скоро соединюсь с эскадрой, вверенной вице-адмиралу Козлянинову. У неприятелей на другой день после сражения видны были два корабля без рей. Нельзя не быть и у него вреда, что очень приметно по всегдашнему после сражения уклонению его от нас, а особливо когда наступили благоприятные нам ветры. Не должно скрыть, что не без прискорбия моего видел я действие неприятельских пушек, кои нередко далее доставали наших, хватая даже за корабли, когда напротив наши ядра едва долетали до них; почему и дан был от меня сигнал прекратить действие стрельбы нашей, особливо эскадре под командой вице-адмирала Мусина-Пушкина, на которую неприятель, будучи от оной в расстоянии около версты, производил весьма сильную канонаду более часа, и тем не токмо сделал хотя и неважное снастям и кораблям повреждение, как убил очень хорошего морского офицера лейтенанта Адеркаса222, да нижних служителей четыре человека, ранив также нижних чинов пять человек. Эскадра под командой контр-адмирала Спиридова, занимавшая в сей раз место авангардии, более всех понесла вред, но не столько от неприятеля, сколько от разрыву на одном из кораблей “Дерись” своих трех пушек, как сие увидите, ваше сиятельство, из донесения моего ее Императорскому Величеству.
P. S. По написании донесения моего ее Императорскому Величеству сейчас еще прислан ко мне от вице-адмирала Мусина-Пушкина репорт о случившемся во время сражения в 15 день сего месяца на корабле эскадры его “С. Петр” разрыве одной пушки, от чего и от выстрелов неприятельских убито нижних служителей 5 человек, ранено 22. На корабле “Виктор” от неприятеля убит один человек. Сии люди за неполучением репорта не внесены в число, показанное в донесении моем, ибо не мог я за всегдашним старанием содержать боевой порядок против неприятеля, делая разные движения в следовании за ним, получить о всех кораблях репортов; но, за получением сего, не остается уже более. Вслед за сим не премину ее Императорскому Величеству донести подробно о всем происшедшем во время сего сражения, о чем покорнейше прошу доложить. Эскадра под командой вице-адмирала Козлянинова начинает уже показываться в недальнем от Борнгольма и от вверенного мне флота расстоянии, поспешая соединиться”.
22 июля прибыв к Карлскроне, мы нашли неприятельский флот уже вошедшим и в положении не достигаемом, позади батарей, островов и подводных камней, которые их защищали. В дневнике своем адмирал говорит: “При рассвете эскадра под начальством вице-адмирала Козлянинова приближалась к флоту, почему видя с верхушек мачт вдали еще несколько шведских кораблей, тотчас, не ожидая помянутой эскадры и послав на легком судне приказание Козлянинову поспешить исполнением вчерашнего предписания, употребил я все меры, превозмогая тишину ветра, к отрезанию, буде можно, этих неприятельских судов... Не найдя ни одного уже даже мелкого судна впереди Карлскроны, я, для вящего однако ж усугубления страха неприятелю, остался, крейсируя со флотом, пред портом. Вице-адмирал Козлянинов, явясь ко мне, подал списки и ведомости о состоянии вверенной ему эскадры”.
Адмирал Чичагов, не имея привычки упрекать начальников за действия, не получив их объяснения, предложил вице-адмиралу Козлянинову рассказать, на основании чего он запоздал соединением, несмотря на множество полученных им приказаний, и тем уничтожил весь план главнокомандующего.
Ранее, чем говорить об оправданиях этого начальника Копенгагенской эскадры, необходимо напомнить, что Козлянинов должен был около 10 июня получить подробнейшие сведения о нашем флоте чрез датское судно и шкипера Петерсона, явившегося адмиралу Чичагову 1 числа. Приказание, посланное ему 14 июля чрез Теглера, с изъяснением, что мы находимся в виду неприятеля и ждем его с нетерпением для исполнения сообщенного ему плана сражения, должны были ему вручить 16 числа. С 19 июля ежедневно к нему отправлялись приглашения спешить соединением.
По словам вице-адмирала Козлянинова, с 13 июля вся его эскадра, включая отряд Лежнева, была в сборе и готова к выступлению, поэтому он с получением письма чрез Теглера (17 июля), который передал, что 15-го шведы сошлись с нашим флотом, решился сам идти, без сопровождения датчан, все еще упорствовавших, и двинулся навстречу. Когда он 19-го приближался к Борнгольму, то передовые фрегаты, завидев неприятеля, остановились и дали ему об этом знать. Вскоре показался идущий к нему датский фрегат. Последний сообщил, что видимый флот был действительно неприятельский, имеющий русские флаги будто бы для обмана. Это же подтвердил приехавший к нему комендант Борнгольма. Тогда Козлянинов пришел к убеждению, что сражение нами проиграно, и неизвестность, где находится флот привела его в ужас. Он остановился.
Подобное недоразумение, конечно, не могло найти себе оправдания в глазах адмирала Чичагова. Во-первых, Козлянинов хорошо знал, что русский флот двигался к Борнгольму, ранее, чем привез ему письмо Теглер; во-вторых, выступив 17-го по получении известия о бывшем сражении 15 числа, он бы застал флот адмирала почти лицом к лицу с неприятельским, но Козлянинов оставался в раздумье — решиться ли ему одному двинуться без датской эскадры, и только покинул Драго (по его словам, в чем было большое сомнение, судя по показаниям прибывших лиц к адмиралу) на другой день 18-го. В-третьих, ему нельзя было поверить, что видимый флот лишь потому неприятельский, что это говорило датское судно, скрывающееся от флота. Иметь русские флаги шведам не было смысла. Кого они обманывали? Если он полагал, что неприятель желает привлечь его эскадру к себе и затем напасть на нее, то вместо того, чтобы находиться в неизвестности и приходить в ужас за судьбу адмирала, обязательно было выяснить вопрос — какие это видны 28 судов? Отправя вперед легкие катеры или фрегаты, они могли высмотреть неприятеля и всегда во время вернуться. Затем не имело смысла останавливать всю эскадру на таком расстоянии от видимого флота; надо было думать, что показавшись более этому врагу, он доставлял возможность и нам заметить его появление. Если этот флот уходил бы к стороне Карлскроны, то Козлянинов мог заключить, что русская эскадра не проиграла сражение, а находится вблизи, и, согласно диспозиции, ему следовало стараться отрезать неприятелю путь отступления.
Читатель помнит, что 19-го шведский флот на всех парусах шел в свой порт, а адмирал Чичагов за ним гнался. Трудно было поверить Козлянинову, что он остановился в виду этого флота; тогда бы, вероятно, на него наткнулось португальское судно, везшее ему письмо от адмирала Чичагова, с уведомлением о бывшем сражении и также о местопребывании шведского флота. Оно же требовало, чтобы он без малейшего промедления шел на соединение. По всем вероятиям, он и 18 июля не решился выступить из Драго, а только 19-го тронулся с места. Тогда 20 числа он не мог встретить неприятельской эскадры у Борнгольма; русский флаг обозначал нашу эскадру и в 2½ ч. пополудни с высоты мачт к северной оконечности Борнгольма нашими судами было усмотрено 13 каких-то судов. Адмирал Чичагов послал к Козлянинову по этому поводу с датскими офицерами, приехавшими на яхте, письмо и остался проводить ночь на месте в ожидании приближения эскадры. Датские офицеры показали, что 19 числа шведский флот показался было около Борнгольма, но тотчас поворотил назад к Карлскроне. С приближением к видимому флоту 19 июля, он должен был заметить его бегство в Карлскрону.
Но затем Козлянинов объяснял, что стоял весьма недолго на месте и продолжал свой путь, но только обходя видимый флот. В этом случае он не мог не заметить отступающего своего неприятеля, если действительно только эскадра была шведская, а не наша. 21 числа его задержал штиль, и будто в этот день он наконец уверился, что перед ним наша эскадра, так как явилось к нему русское военное судно. Это объяснение вице-адмирала Козлянинова не выдерживало критики, и я вошел во все малейшие подробности, касающиеся соединения двух эскадр, потому что, если бы оно совершилось несколькими днями ранее, как это могло и должно было случиться, то поставило бы неприятельский флот в затруднительное положение, отрезывая его от Карлскроны; но так трудно заставить русских командиров быть наступающими и их двинуть вперед!IX
“23 числа, — говорит адмирал Чичагов в своем дневнике, — и как еще не от всех кораблей поданы были обстоятельные списки о убитых и раненых и повреждениях, с подробным описанием, что препятствовало денному и ночному наблюдению за движениями неприятеля, то, видя, что наконец ничто не мешает собрать таковые ведомости для обстоятельного донесения, я дал приказ немедленно подать ко мне оные от всех кораблей, бывших в сражении, того 15 июля. В половине шестого часа подошел я со флотом к Карлскронским шхерам, в расстоянии 2¾ миль. Неприятельский флот в прежнем своем положении стоял неподвижно на якоре; в девятом часу, отошед несколько, лег в дрейф и в сем положении остался на ночь”.
Теперь время выяснить себе все подробности последнего боя, и потому приводим подлинное донесение адмирала Чичагова Императрице, составленное 23 июля:
“Всемилостивейшая Государыня!
В исполнение Высочайших Вашего Императорского Величества предписаний, отправясь, с Божией помощью, со вверенным предводительству моему флотом в Балтийское море искать неприятеля и выручить находившуюся на Копенгагенском рейде эскадру Вашего Величества, под начальством вице-адмирала Козлянинова, преодолев противополагаемые затруднения, то от переменных тихих ветров, то от безветрия, напоследок встретился я со всем неприятельским короля шведского ополчением, учинившим в 15 день сего Июля на предводимый мной флот нападение, отразил оное, Богу помогающу, сохраняя честь флага и победоносного оружия Вашего Императорского Величества и преследуя, так сказать, по пятам его, достиг до главного его убежища, Карлскроны, оставшись на несколько пред островом Борнгольмом, для соединения с эскадрой, вверенной вице-адмиралу Козлянинову, — как о сем вкратце имел я счастье донести Вашему Императорскому Величеству от 21 числа сего месяца, послав оное донесение с одним датским офицером, присланным ко мне от коменданта Христиансорской крепости, поручиком Колем, при письме моем к министру Вашего Величества у датского двора барону Криденеру, требуя самоскорейшего с нарочным отправления.
Но как в том моем донесении, за всегдашнею моею со времени встречи с неприятелем заботой не упустить его из виду, не смог я, Всемилостивейшая Государыня, успеть обо всем, случившемся со вверенным мне Вашего Императорского Величества флотом, подробно донести, то, поставляя непреложным моим долгом ныне сие исполнить, имею счастье представить сим Высочайшему Вашего Императорского Величества воззрению все происшествия со времени отплытия моего в Балтийское море.
Отправив донесение мое Вашему Императорскому Величеству от 3 числа сего июля о приближении моем к Пакерорту, о содержании, полученных тогда от вице-адмирала Козлянинова уведомлений и об отплытии моем в тот же день при попутном для вверенного мне флота юго-восточном ветре в повеленный путь, прилагал я всемерное попечение пользоваться благополучным повеянием, поспешая как можно скорее выйти в Балтийское море и противустать, ежели бы случились, неприятельским покушениям ворваться с главным своим морским ополчением в Финский залив.
Наступившие на другой же день западные противные мне ветры, переходившие с 4-го, даже по 16 число, иногда в северо-западные, то крепкие, то тихие, и за оными последующие часто безветрия, старался я, елико возможно, преодолевать, напрягая усилия мои, как наискорее приблизиться к предписанным местам. В продолжение сего времени не оставил я упражнять флот Вашего Императорского Величества в разных, морскому ополчению свойственных, построениях боевых линий, порядков похода, поворотов и тому подобного, наведываясь при том о местопребывании, движениях и числе неприятельского флота, так как и о находившейся в Копенгагене под начальством вице-адмирала Козлянинова эскадре, от проходивших из Балтийского моря купеческих судов корабельщиков, которых показания согласовались в том, что эскадра российская находится у Драго, и что шведский флот в числе до тридцати больших военных двух и однопалубных судов крейсирует между островами Борнгольм и Готланд, упражняясь в построении боевых линий и пушечной стрельбе.
Седьмого числа прошед Дагерорт, направил я плавание свое, как для наблюдений мимоходом на шведские берега, так и для поверки путесчисления на вид острова Готланда, который 10 числа увиден около мыса Гауборха в расстоянии 5½ немецких миль. Продолжая оттуда далее плавание свое при северо-западных ветрах, 14 числа, в 12 часу пополуночи, получил я от прибывшего нарочно во флот на военной яхточке датской морской службы поручика Фабрициуса Теглера известие, что шведский флот находится от острова Еланда к северо-западу в расстоянии 5 немецких миль, а от флота, мной предводимого, в 9 милях.
Пользуясь сим случаем, не оставил я уведомить вице-адмирала Козлянинова о сближении флотов Вашего Величества и короля шведского, назначив ему место, в котором тогда я находился, и, со слов поручика Теглера, о числе и местоположении неприятельского флота, требуя самоскорейшего поспешения к подкреплению моему и, буде застанет уже в деле с неприятелем, наступления с той стороны, с которой увидит наибольшее его упорство против нас.
Едва отпустил я сего офицера, что было в 1 часу после полудня, как тогда же от передовых фрегатов сделан знак, что видят приближающийся неприятельский флот между северо-запада. Почему тотчас, построя 20 кораблей предводимого мной флота на двух боевых линиях, фрегаты поставил за линией в приличных местах, на случай заступления места поврежденных кораблей и охранения оных. Неприятельский флот на всех парусах, с благополучным для себя западным ветром, стремился напасть на флот Вашего Императорского Величества, будучи в числе тридцати двух судов, по обозрении которых увидено, что двадцать два из оных были двупалубные, да десять однопалубные трехмачтовые. На первых видны были флаги главного шведского адмирала и контр-адмирала, да брейт-вымпел капитан-командора. Неприятель, подошед на недальнее, более, однако ж, двух немецких миль, расстояние от линии флота, мной предводимого, по сделанному знаку начал приводить к ветру для взятия рифовX, а потом опять пустился по ветру, смыкая линию свою и спускаясь прямо на меня.
Сохраняя честь флага и победоносного оружия Вашего Императорского Величества, дал я знаки, уменьша паруса на кораблях предводимого мной флота, и, построя линию на левый галс, приготовиться к бою и в таком порядке ожидать неприятеля, пока подойдет на ближайшее расстояние. Неприятельский флот, также убавя парусов, ближе одной немецкой мили не подходил к нам, но занялся уравниванием линии своей. Девятый час уже после полудня наступил, но он не приближался более. Флот, мной предводимый, лег в дрейф. Оба флота в таковом положении остались ночевать на месте, расстоянием от южной оконечности Еланда к юго-востоку 12½ немецких миль.
На другой день, то есть 15 числа сего июля, на рассвете, в 4-м часу пополуночи, по данному с генерал-адмиральского корабля знаку, флот неприятельский, пользуясь продолжением того же поборствующего ему ветра, и, поставя довольно парусов, шел прямо на построенную на левый галс линию предводимого мной флота, который был всякую минуту готов к отражению и, имея малые паруса, ожидал наступления. Неприятель начал убавлять парусов и вскоре опять прибавлять, спускаясь весьма медленно и, как приметно было, очень неохотно; напоследок, во втором уже часу после полудня, подойдя и сомкнув, как можно потеснее, пять кораблей около корабля под генерал-адмиральским флагом, начал со всего своего флота весьма сильную пушечную стрельбу в расстоянии очень отдаленном, почти более одной версты, на которую равномерно ответствовано. Не оставил я, однако ж, без примечания, столько ли действительны выстрелы наши во вред неприятелю, сколько того желать должно было; но, увидя, что от неприятеля едва долетали изредка некоторые пушечные ядра, тот же час дал знак прекратить с своей стороны стрельбу, предоставляя одному неприятелю продолжать оную. Между тем авангардия его спустилась несколько ближе к эскадре под начальством контр-адмирала Спиридова, занимавшей тогда место авангардии, производя наисильнейшую стрельбу, а особливо с передовых двух кораблей своих, которая не меньше с храбрым и мужественным отражением встречена и продолжена была, с равным с обеих сторон упорством до восьми часов после полудня.
Некоторые корабли из неприятельской ариергардии склонились из линии ближе прочих на противостоящие суда в эскадре, под начальством вице-адмирала Мусина-Пушкина, занимавшей тогда место ариергардии, как то “С. Петр”, “Виктор” и “Изяслав” и были с оными в перестрелке больше других кораблей той эскадры, от чего, кроме некоторого неважного повреждения снастям и корпусу кораблей, убито нижних чинов на корабле “С. Петр” 5 человек, да ранено 22 человека, но в сем числе большая часть убитых и раненых от разрыву своей одной пушки на корабле “Виктор” из нижних же чинов убит один; на корабле “Изяслав” убит лейтенант Вильгельм Адеркас, да нижних чинов 4 человека; ранено тяжело 5 человек. Передовые корабли эскадры, под начальством контр-адмирала Спиридова, больше всех выдержали неприятельский огонь; ибо, казалось, неприятель весьма усиливался передними своими кораблями сломить сие наше крыло; но, быв весьма храбро встречены, наипаче от командовавшего корабля “Мстислава” капитана бригадирского чина и кавалера Муловского и другими, находившимися подле него в линии, кораблями нашими, принуждены были два, не стерпя толь сильного отражения, выйти из линии, как приметно, с немалым вредом. На корабле “Мстислав” сбита была фор-стеньга, но сие не помешало оному продолжать до конца сражения бой с неприятельским кораблем, заступившим место вышедших из линии. Находившийся в линии подле корабля “Мстислава” корабль “Дерись” принужден был по случаю разрыва трех своих пушекXI и учинившегося от того немалого убийства людей и возгорения внутри корабля, для утушения огня выйти из линии, но как от сего же разрыва взломаны были палубы так, что никак не мог оный левым боком продолжать свой с неприятелем бой, то и остался до конца сражения вне линии, которая тотчас сомкнута была последующим кораблем; почему из кордебаталии и вошел в авангардию корабль “Болеслав” под начальством капитана и кавалера Шешукова, который и был до окончания сражения в довольном с неприятелем огне, отражая его наступление храбро и мужественно.
Во время сражения авангардии убит, весьма храбро отразивший передовой неприятельский корабль флота капитан бригадирского чину и кавалер Григорий МуловскийXII неприятельским ядром в бок, также на корабле “Мстислав”, бывшем под начальством его, рядовых два человека, легко раненых на сем же корабле пехотного Навагинского полку капитан Георгий фон Будберг, морских батальонов поручик Василий Титов223, да нижних чинов 8 человек; раненых же тяжело также нижних чинов 6 человек.
На корабле “Принц Густав” под начальством капитана Ельфинстона раненых нижних чинов 6 человек.
На корабле “Дерись” под начальством капитана Престона убитых большей частью от разрыву своих трех пушек, морских батальонов поручик Андрей Родивилович224, гардемарины Иван Токарев и Петр Измайлов225 да нижних чинов 12 человек; раненых большей частью тяжело 94 человека; в сем числе мичманы Афиноген Перхуров226 и Джордж Бортвиг227, да гардемарин Николай Капкин228.
На корабле “Победослав” под начальством капитана Сенявина убито нижних чинов 2 человека, ранено тяжело 7, да легко 10 человек.
На корабле “Вышеслав” под начальством капитана Тизигера убито нижних чинов 1, да ранено 11 человек.
На корабле “Болеслав”, под начальством капитана Шешукова, раненых гардемарин Федор Сарандинаки229, да нижних чинов 6 человек.
На корабле “12 Апостолов” под начальством капитана бригадирского чину и кавалера Федорова, где и контр-адмирал Спиридов находится, раненых тяжело 2 человека, да легко 1.
Всего убитых: флота капитан бригадирского чину один, обер-офицеров два, гардемаринов два, нижних чинов 27 человек. Раненых легко обер-офицеров 4 человека, гардемаринов 2, да нижних чинов большей частью тяжело 175 человек, в сем числе от разрыву пушек до 92 человек. Повреждений на кораблях и в такелаже очень немного, так что все на другой же день сражения было исправлено, кроме корабля “Дерись”, на котором от разрыву пушек палубы и другие внутренние части столь много разломаны, что не токмо в действие против неприятеля не способен, но и держаться в море едва может настолько, чтоб препроводить его обратно в порты, чего бы конечно сделать я не преминул на другой же день после сражения, буде бы не опасался тем ободрить против себя неприятеля, которого нужно было иметь всегда на виду.
Нельзя не полагать и с неприятельской стороны, ежели не большего вреда, в соразмерности с нашим, то, конечно, уже не меньшего, как в людях, так и кораблях, судя по тому, что два из оных принуждены были выйти из линии, да и видно было на другой день два без реев, подкрепляемые очень приметно другими кораблями, закрывавшими оные, как думать можно, для того, дабы могли исправляться, не быв нами примечены.
Справедливость и долг требуют от меня засвидетельствовать пред Вашим Императорским Величеством об усердии к службе, храбрости и неустрашимости, оказанной при сем сражении как флагманами, так капитанами кораблей, их офицерами и всеми вообще подчиненными.
На другой день, то есть 16 числа, после сего сражения при рассвете увиден неприятельский флот в стеснении и беспорядке на далеком расстоянии к западу, куда, пользуясь ночной темнотой, нашел нужным удалиться, когда с нашей стороны место сражения удержано. В 3 часа пополуночи по данному от меня знаку флот Вашего Императорского Величества, построясь в линию, прибавил парусов и следовал за неприятелем, который около 7 часу был уже в отдалении около одной немецкой мили. Я старался выиграть при сем случае у него ветер. Неприятель силился всемерно не потерять оного, держась в параллельном протяжении линии своей и восходя выше на перпендикуляр ветра, чем оба флота и были заняты до 5 часов после полудня. В сие время, увидев, что неприятельский флот начал спускаться на линию предводимого мной флота, опять построился я в боевой порядок, ожидая неприятеля, который, однако ж, остановился в расстоянии более трех верст и лег потом в начале 9 часа в дрейф, что с моей стороны во флоте учинено. В сем положении остались оба флота ночевать. Но неприятельский около половины 10 часа в темноте не стал быть видим.
Июля 17 числа с 3 до 8 часу пополуночи продолжалось юго-восточное маловетрие или, лучше сказать безветрие, от которого несколько порасстроились линии обоих флотов; но в исходе 8 часу повеял восточный ветер; почему по данному от меня знаку флот Вашего Императорского Величества тотчас построился в боевой порядок на левый галс. Причем неприятельский флот находился в замешательстве, но вскоре, исправя линию и прибавя парусов, старался всемерно держаться к ветру в расстоянии от меня более одной немецкой мили. В окончании 12 часа флот, предводимый мной, стал на ветре у неприятеля и был в расстоянии больше одной немецкой мили. В 6 часов после полудня неприятельская авангардия закрылась к югу. Задние же корабли спустились под ветр и пошли ближе к своей кордебаталии. В половине 6 часу по данному от меня знаку весь флот переведен на линию правого галса. Ветр сделался северо-восточный, довольно крепкий, почему и убавил флот парусов. В 6 часов неприятельского флота авангардии передовые корабли закрылись к юго-западу, а задние спустились под ветр ближе к кордебаталии; в исходе же 7 часу весь флот поворотил на правый галс; но в 9 часов наступившая ночная темнота с густотой облаков закрыла неприятеля, и на рассвете на другой день я уже не видел его.
Почему 18 числа, почитая, что он, пользуясь попутным к бегству своему ветром, поспешал к главному своему убежищу — Карлскроне, направил я туда плавание свое, держа на вид остров Еланд и продолжал оное целый день при восточном ветре. В сей день не оставил я осведомляться о неприятельском флоте и об эскадре вице-адмирала Козлянинова от мимошедших купеческих судов; узнав же, что эскадра все еще в Кегель-бухте, послал я на одном португальском судне шифрованное к вице-адмиралу Козлянинову письмо с уведомлением о бывшем 15 числа сражении и о приближении своем, требуя его поспешения к выходу с эскадрой. Сам же между тем поспешал сыскать неприятельский флот, продолжая плавание свое во весь день и наступившую ночь.
Таковым образом простирая плавание свое, 19 числа в 8 часу после полуночи опять увидел я неприятельский флот, придерживающийся к своим берегам на северо-запад. Для сего тотчас по данному знаку флот, мной предводимый, построился на двух боевых линиях и приближался к неприятелю; но за наступившим вскоре безветрием, не мог, сколько желательно было, приблизиться и оставался почти неподвижно до 8 часа после полудни; при повеявшем же в 9-м часу северо-западном ветре, по наступлении ночи, обошел я неприятеля с южной стороны, оставя его позади себя, и на рассвете 20 числа увидел остров Борнгольм. Тогда же между северо-западом видна была часть неприятельского флота, придерживающаяся к своим берегам, но вскоре закрылась к северу.
Того же 20 числа в 3 часу после полудня увидена была выходящая из-за острова Борнгольма от северо-запада эскадра под начальством вице-адмирала Козлянинова; почему и остался я в ожидании приближения оной. Маловетрие попрепятствовало сблизиться мне с оной ранее 22 числа. Как же скоро начала подходить ближе, то, не ожидая соединения ее, тотчас пошел я со вверенным мне флотом к Карлскроне для отрезания, буде можно, неприятельского флота, и подходил, сколько собственная безопасность от подводных камней и мелей дозволяла, имея еще для вящего обеспечения кораблей напереди мелкие суда. По приближении на вид Карлскроны увиден неприятельский флот, стоящий за островами и каменьями на якоре, не оставив за собой ниже одного крейсера, как токмо несколько мелких судов, и те между каменьев, которые, увидя приближение флота, мной предводимого, поспешали укрыться за острова во внутрь шхер. Почему, обозря число кораблей и других судов неприятельского флота и находя оное, все тут укрывающееся, остановил я дальнейшее приближение к шхерам. Но к вящему усугублению страха укрывающемуся неприятелю, соединясь на виду Карлскроны с помянутой эскадрой, остался я крейсировать пред сим портом со всем флотом и тем дал восчувствовать всему короля шведского морскому ополчению, взиравшему с трепетом из ущелин, спасших его от конечной гибели, о могущественном владычестве высокославного флага Вашего Императорского Величества над всем Балтийским морем, с чем имею высокое счастье принести всеусерднейшее мое всеподданническое поздравление”.
24 июля во первом часу пополудни показался под парусами один шведский фрегат и два катера. Адмирал немедленно отрядил два лучших на ходу корабля и один фрегат в погоню за ними, с приказанием отрезать им отступление в Карлскрону, но наблюдать осторожность, чтобы не попасть на неведомые мели. Но вскоре оказалось, что шведы хотели этой уловкой заманить наши суда в такие места, где множество подводных каменьев и мелей, а сами держались за этими препятствиями. Хитрость была тотчас понята передовым кораблем, и погоня остановлена.
Таким образом началось бесполезное стояние всего флота перед Карлскроной, чего так боялся еще в Ревеле адмирал Чичагов, зная обыкновение шведского флота скрываться в портах, а этот был в особенности для них удобен, по неприступности его для неприятеля. Мог существовать один способ, чтобы заставить его принять сражение, — это отрезать путь отступления в Карлскрону, но он не удался. Адмирал не обвинял Козлянинова в своем донесении Императрице, ни слова не написал даже графу Безбородко, ввиду того, что были некоторые обстоятельства, смягчавшие его вину. Состав его эскадры, недостаток в людях, в снаряжении и в вооружении, не придавали ему храбрости; многие корабли еле держались в море, и вдобавок случившееся недоразумение ошеломило его настолько, что он потерял здравый рассудок и способность сообразить самые простые вещи. Самому адмиралу, хотя и менее сильному, чем герцог Зюдерманландский, говоря простым образом — не повезло. Когда он наконец дождался способного ветра и потерял надежду на появление Козлянинова, то, несмотря на беспрестанное преследование днем и ночью, нельзя было догнать шведский флот, более ходкий; желание атаковать неприятеля тогда не могло исполниться. Теперь близилось то время, когда запас пресной воды приходил к концу. Ввиду подобной перспективы надо было решить: что делать и что предпринять? Оставалось действовать десантом, но это было немыслимо без мелких и гребных судов; такие предприятия требуют особой подготовки; наконец шведский флот, стоя на рейде, мог бомбардировкой разрушить все наши батареи, а мы не были бы в состоянии нанести какой-либо вред кораблям. Об этом нельзя было и думать! Согласно Высочайшей инструкции следовало разорять неприятельскую торговлю за Зундом и отделить для того сильную эскадру, но подобная мера была бесполезна. Во-первых, такой флот не может стоять близ берегов, переполненных мелями и камнями, при условии отсутствия всяких пристаней; он был слишком многочислен. Во-вторых, флот этот стоял в виду скрытого и вооруженного и готового напасть при удобном случае неприятеля, а эти моменты в море встречаются при наступлении бурных погод весьма часто. Совладать с ветрами иногда невозможно и вопреки всех усилий, адмирал мог в один прекрасный день увидеть свой флот разбросанным, рассеянным и бьющимся о камни. Если предположить, что какая-нибудь эскадра в это время действовала бы за Зундом, то адмирал был бы поставлен в безвыходное положение, потому что уйти от Карлскроны он не смог бы, чтобы удалением своим не подвергнуть опасности отделенный отряд. Приближающаяся осень никак не обещала тихую погоду; она же не должна была способствовать предпринимаемым поискам над торговым неприятельским флотом. Наконец, какой же назначался этой эскадре срок для разорения шведского мореплавания? Какие-нибудь 10—12 дней! Успех же мог быть слишком сомнителен, так как пресной воды на нашем флоте, хватало только до середины августа месяца. Неужели стоило рассчитывать на неверные случайности! Вице-адмирал Козлянинов доносил, что, посланная им в Категат эскадра и наш посол барон Криденер неоднократно ему подтверждали, будто все торговые, шведские суда, находящиеся за Зундом, стоят в своих портах разоруженные. Затем, отделение эскадры за Зунд должно было повлиять на увеличение болезненности на наших судах, так как пресная вода под конец всегда делается гниловатой, а команды, непривычные к морской службе, переполненные рекрутами и присутствие пехотных войск, неопытных в море, развили бы всевозможные болезни. Недостаток в людях на Копенгагенской эскадре доходил до 1800 человек. Стоило ли жертвовать целостью и способностью к бою всего русского флота из-за бесцельного тревожения шведских купцов за Зундом. Надо было думать, как бы уничтожить неприятельский флот в Балтийском море, а потому первой задачей своей адмирал считал иметь флот в совершенной готовности, исправности и не допустить его до изнурения.
Как будто нарочно для подтверждения мыслей адмирала вечером 26 июля поднялся сильнейший северо-западный ветер, который произвел страшную бурю. К счастью весь флот был вместе, и адмирал, приказав закрепить все паруса, решился удалиться в открытое море. 27-го ветер свирепствовал еще более, и начались различные приключения и несчастья. Ночью одно госпитальное и два транспортных судна, не будучи в состоянии держаться, удалились от флота. К первому числу августа месяца мы находились уже вблизи острова Эзеля, и адмирал, лавируя к Финскому заливу, взял такое положение, чтоб между нашим и шведским берегами всю обширность вод и плывущие от запада суда иметь всегда на виду. Когда погода стала тише, 2 августа мой отец написал Императрице донесение и изложил в нем все свои мнения, упомянутые нами выше. В письмах к графу Безбородко он говорил:
“...Буде ее Императорское Величество благоволит флоту остаться в море, доложите, что на кораблях, отправленных со мной из Ревеля, воды пресной остается не более как до половины августа месяца, которой наливаться нет другого удобнейшего места, кроме Ревеля; а для сего и исходатайствуйте повеление зайти туда хотя на столько времени, сколько требуется для налития кораблей оной и для своду на берег больных и раненых; также, поелику нужно иметь против неприятеля флот во всей исправной готовности, а по эскадре, зимовавшей в Копенгагене немалый недостаток в людях, той нужно будет снять оных с некоторых кораблей, которые может быть повелено будет оставить в Финском заливе, а притом взять же с оных и пушечных зарядов, наместо расстрелянных из кораблей, бывших в эскадре под начальством контр-адмирала Спиридова, а расстреляна большая часть комплекта оных. Корабль “Дерись” непременно должно отослать в какой-нибудь порт, ибо за повреждением от разрыву своих пушек, сделался совсем неспособен в дело против неприятеля.
По содержанию рескрипта вице-адмиралу Козлянинову, должен он был взять под свою защиту фрегаты, имеющие быть отправленными от города Архангельского; но оные еще в Копенгагене не бывали и когда будут — неизвестно. Вице-адмирал Козлянинов, дабы облегчить эскадру и по неимению довольного числа людей, оставил в Копенгагене все свои транспортные суда, в том числе с пушками и два с селитрой, да катер, взят у шведов, также в тамошних больницах до 160 человек больных морских служителей.
Хотя при случившемся весьма крепком западном ветре 26 числа июля отошел я ночью от Карлскроны со флотом в числе 31 корабля, 10 фрегатов, 2 бомбардирских, 3 катеров, 2 госпитальных и 3 транспортных судов и побуждаем будучи описанными в донесении моем ее Императорскому Величеству причинами продолжать путь свой к Финскому заливу, но два транспортные, одно госпитальное судно и один катер, будучи в ходу весьма тяжелы, на другой день, подходя уже к Готланду, отстали два из оных, одно госпитальное, а другое транспортное, да 29 числа, пройдя уже Готланд, транспортное судно и катер, также в бытность еще пред Карлскроной 25 числа, посланы были от вице-адмирала Козлянинова к острову Борнгольму для забрания там больных шведских пленных, катер “Дельфин”, который доселе не возвратился ко флоту, и хотя я не сомневаюсь, что суда сии никак не могут попасться в руки неприятелю, судя по положению его флота, по продолжавшемуся крепкому ветру, по месту, где прочие сказанные суда отстали, и по легкости в ходу посланного за пленными катера (буде оный в ту же ночь отошел от Борнгольма, а буде нет, то уже конечно из-под датской крепости взят быть не может), ноне осмелился, однако ж, не имея оных налицо при флоте, внести в число находящихся ныне со мной пред островом Даго судов, показанных в донесении моем ее Императорскому Величеству, при сем препровожденном; а потому прошу покорно ваше сиятельство пожаловать, буде почесть изволите за надобное, доложить о сем Ее Величеству. Нет сомнения, что скоро могут быть оные ко флоту, ибо сейчас, как сие писано, одно транспортное подходит уже ко флоту; думаю не умедлят и другие.
Прилагаемый на имя Его Светлости князя Григория Александровича Потемкина-Таврического пакет покорно прошу ваше сиятельство при случае пожаловать отослать к нему, чем меня много одолжить изволите”.
“... Подноситель сего, флота поручик Муравьев230, отправлен от меня с донесениями ее Императорскому Величеству, прилагаемыми здесь, на случай, когда угодно будет вашему сиятельству полюбопытствовать подробнее, как описано в донесении о обстоятельствах бывшего в 15 день июля сражения, ибо находился он на том же корабле, где флаг свой имею, помощником капитану Симанскому при сигналах, и, как хороший морской офицер, мог видеть при сем случае как мои распоряжения со времени сближения шведского флота, так и движения неприятельские, пока не скрылось все морское шведское ополчение в Карлскрону. Он же, г. Муравьев, имеет у себя рассмотренный мной план порядка бывшего сражения, на случай, когда рассудите, ваше сиятельство, посмотреть оного. Когда же угодно будет ее Императорскому Величеству снабдить меня вновь повелениями, то прошу ваше сиятельство пожаловать доставить оные ко мне с ним же, г. Муравьевым...”.
Письмо, отправляемое на имя князя Потемкина заключало в себе описание боя 15 июля и последующих действий; адмирал хорошо знал, что, может быть, он один в состоянии его понять в данную минуту, и предчувствовал, какая готовится гроза в Петербурге при Дворе, и какие обрушатся на него обвинения.
Мы сочли нужным привести здесь малейшие подробности начала кампании 1789 года, постоянно подтверждать слова наши подлинными документами, чтобы лучше охарактеризовать время, в которое пришлось управлять флотом адмиралу Чичагову, и читатель мог вернее оценить обстоятельства, сопровождающие действия главнокомандующего.
***
ПРИМЕЧАНИЯ
I Приложенное к рескриптам письмо гр. Безбородко (Семейный Архив) было следующего содержания (от 26 июня):
“По скорости настоящего отправления, имею честь писать прежде к вашему Превосходительству, теперь ничего прибавить не нахожу; а только доставляя здесь Грамоту и Крест военного ордена для г. Шешукова пользуюсь сим случаем на возобновление нелестных уверений в моем совершенном почтении.”
II Банкой в море называется всякое значительное возвышение морского дна, они самые опасные для мореплавателей. (Банка — ограниченная часть морского дна, где глубина значительно меньше общей глубины моря в этом районе, мель среди глубокого места. Прим. ред.)
III Бейдевинд — называется курс корабля, при котором ветер дует несколько спереди, т. е. составляет с направлением пути корабля угол менее прямого. Относительно ветра, отличительных курсов считают четыре: фордевинд, бакштаг, галфвинд и бейдевинд. Когда корабль несет прямо по направлению ветра, тогда говорят, что он идет фордевинд, или имеет курс фордевинд. Бакштаг есть такой курс, когда ветер дует несколько сбоку и сзади, т. е. когда угол между направлением ветра и линией, по которой корабль идет, бывает более прямого угла. Если ветер идет прямо в бок корабля, то такой курс называют галфвинд или полветра.
IV Корабль лежит в дрейфе, — значит посредством руля и парусов, находится в таком положении, что почти без движения остается на одном месте.
V Вот что писал 9 июля гр. Безбородко другу своему С. Р. Воронцову (“Архив князя Воронцова”. кн. 13, стр. 165): “Дела наши идут не слишком хорошо. Король перешел Кимень в немалых силах. Галеры наши теперь дошли до Фридрихсгама. Целый год их вооружали и то неисправно. Ни знания, ни доброй воли ни у кого не было, и Бог знает, как все с рук сойдет. Посадили на них более 10000 войска, кроме морских
и артиллеристов. Одних пушек 600, кроме фальконет. Но жаль, что немного шебек и других сильных судов. Командир их, принц Нассау, при неисправности вооружения больше еще затевает и всего требует, а между тем дело медлится. На сухом пути Михельсон и Раутенфельд наделали много дурачеств. Один только корабельный флот вооружен хорошо. С помощью вашею полученными англичанами и отборными капитанами из русских он наполнен, и ежели Чичагов иного не сделает, то хотя за то спасибо, что плохих выкурил; и Чернышева ни во что ставит, о всем прямо к Государыне адресуется”.
VI А. С. Шишков в своей брошюре говорит (стр. 40), что на нашем адмиральском корабле в насмешку спустили люки для купающихся.
VII А. С. Шишков свидетельствует (стр. 43), что бедствие от разрыва пушек было тем ужаснее, что в это время повалил густой дым из порохового погреба. Все в крайнем испуге ежеминутно ожидали взлететь на воздух. Шлюпки, стоявшие у борта, тотчас отвалили прочь. Несколько человек бросились в воду, но не доплыв до них, потонули. Отчаяние овладело всеми, как вдруг мичман Насекин231 твердым голосом закричал: “Что стоите, ребята? Страхом не избавитесь от смерти. За мной, кто хочет жить!” С этими словами он бросился в крюйткамеру, за ним несколько человек, и огонь потушили, прежде чем он добрался до пороха.
VIII Сенявин, брат жены гр. С. Р. Воронцова, разумеется превознес себя, и гр. Воронцов (сторонник иностранцев) старался во всем обвинить Чичагова, что видно из письма Семена Романовича к брату своему (“Архив князя Воронцова” кн. 9, стр. 170): “Мой шурин (Сенявин) мне пишет, что в сражении, бывшем в прошлом месяце, его корабль был третьим в авангарде и единственным сражавшимся; что первый после смерти Муловского и будучи разбит, оказался принужденным покинуть линию, что второй имел много разорвавшихся орудий, трижды загорался, и палубы его были испорчены, потому тоже удалился. Таким образом Сенявин остался начальником линии и не покинул своего поста до конца битвы, имел убитых и раненых, попорченные снасти, и адмирал, вместо того, чтобы сказать, что доволен его поведением, его строго упрекал в большой трате пороха, говоря: это казна Государева. Он так скуп на порох, этот милый адмирал, что не позволяет учить своих людей... Неужели нет средства вразумить этого господина. Я знаю, что этот дорогой адмирал уже бранил Тревенена за то же самое”.
Вот как было объяснено требование В. Я. Чичагова не стрелять до тех пор, пока неприятель не подойдет на дистанцию, с которой наши орудия могут попадать в него. О Тревенене С. Р. Воронцов писал гр. Безбородко 17 июля 1789 г. (“Архив князя Воронцова” кн. 16, стр. 222):
“... До меня дошло, что здесь имеют известие, якобы г-н Тревенен не доволен нашей службой. Сие сведали тут с большим удовольствием, ибо весьма тужили, что офицера столь великого достоинства и который один токмо может заменить неоцененную для России потерю адмирала Грейга, не удержали у себя, и затем, конечно, будут стараться, чтобы он оставил нашу службу. Причина неудовольствия г-на Тревенена весьма основательна и не делает чести главному начальнику нашего флота, если то справедливо, что здесь говорят, а именно: будто бы вышеозначенный капитан послан был из Ревеля вперед, имея кроме своего корабля один или два фрегата и столько же катеров; что, отойдя несколько, застиг его штиль, продолжавшийся три или четыре дня; что он, имея на своих судах много рекрут, употреблял в пользу сию остановку, обучая их пальбой и разными маневрами, и что выстрелы его слышны были в эскадре адмирала Чичагова, стоявшей тогда на Ревельской рейде. Сей адмирал, возомнив, что Тревенен атакован шведами, вместо того, чтобы идти ему на помощь, вошел скоропостижно в порт; потом. Когда Тревенен возвратился. То адмирал, спрося у него, отчего происходила слышанная им перестрелка, и, сведав причину, стал ему сильно выговаривать, как он стал тратить казну государеву, теряя столько пороху. Тревенен, будучи удивлен еще более, нежели обижен, представил ему, что порох, для обучения рекрутов употребленный, не должно почитать потраченным, а что тот токмо потерян будет со вредом и к бесславию золота, который употребится в сражении людьми, к оному не привыкшими, и кои им обучаемы не были; но что, несмотря на сие основательное представление, адмирал продолжал его бранить, что бранимый, потеряв наконец терпение, отвечал ему колко, и что после сего уже вперед не посылали. Есть ли сие справедливо, то мы потеряем человека, коего уже никем заменить не можно, да и никто из хороших офицеров у нас не останется. Сие известие здесь получено прямо из Петербурга. Весьма сожалительно, что у нас не подражали покойному королю Прусскому, который в мирное время на чины был скуп, а в военное щедр несказанно. Сейдлиц, Молендорф и Притвиц в два года из младших подполковников поступили в генерал-поручики. Во время войны он не смотрел на старшинство, а на талант. Есть ли бы Тревенена сделали контр-адмиралом при начале кампании, то сие гораздо бы менее удивило всех, нежели таковое же произвождение, сделанное Поль Жонесу, который был токмо морским разбойником, и который хотя назывался французским капитаном, но никогда не стоял в печатном французского флота реестре, который я теперь перед глазами имею. Произведением Тревенена выгода была бы та, что он мог бы командовать частной эскадрой, и сам Чичагов имел бы более к нему уважения...”.
IX 9 августа Козлянинов писал в свое оправдание письмо графу Безбородко (Московский Архив Министерства Иностранных Дел). В нем он уверяет, что только 19-го узнал от купеческих судов о бывшем 15 июля сражении и тотчас двинулся на соединение с Чичаговым. Подходя к Борнгольму 20 июля в 4 ч. пополудни, увидел неприятельский флот. Далее он поясняет совершенно так же недоразумение, как сказано в записках П. В. Чичагова.
X Брать рифы — значит подвязывать часть нижних парусов у марселей, дабы уменьшить тем площадь парусов и ход самого судна, на каждом марселе 4 рифа. (Брать рифы — уменьшить площадь любого паруса. — Прим. ред.)
XI Храповицкий свидетельствует в своем дневнике (стр. 302), что пушки эти — чугунные, были литы в Воронеже при Петре. Нельзя назвать при этом наше вооружение хорошим или лучшим, чем у шведов, как писал гр. Безбородко гр. С. Р. Воронцову.
XII Весьма драгоценный документ для биографии капитана Муловского найден нами в Морском Архиве. Это письмо Николая Кортвелина от 24 июля к жене гр. И. Г. Чернышева, — Анне Александровне: “Я не имею довольно смелости писать к вашему сиятельству о приключении, которое без сомнения наносит много огорчения чувствительному сердцу Вашему. Григорий Иванович Муловской, сколь ни славно кончил жизнь свою, но сие отнюдь не награждает потери любимого всеми человека. Я очевидный был свидетель сего происшествия, и могу удостоверить ваше сиятельство, что невозможно было более сделать для чести имени своего. Мы атакованы были от неприятеля от 15 числа в 2 часа пополудни. Ариергард под командой Алек. Гр. Спиридова, в коем корабль его находился, случился тогда по несчастью, в рассуждении положения флота, на месте авангарда, так что Григорий Иванович, будучи первой в оном, вел весь флот; и главное стремление шведа было на него. Неприятель отрядил 7 кораблей, чтоб бить конец нашего правого фланга; и своими глазами видел, что корабль Григорья Ивановича вместо того, чтоб прижиматься к своим, подвигался, сколько мог, вперед к неприятелю и против ветру, дабы удобнее сразиться вблизи, чего шведы крайне убегали. Огонь продолжался между ими с 2-х часов до половины 8-го. Между тем увидели мы, что на корабле его повреждены были мачты, и он принужден был выйтить из линии; но, справясь несколько, вошел опять в свое место и продолжал пальбу. В то же время вышли за линию и два шведские корабля, кои сражались против его. На другой день приезжал к нам, с корабля Григорья Ивановича, капитан поручик Эссен232, который рассказал мне подробно кончину своего капитана. Как скоро сбили у него переднюю мачту, то вышел он осмотреть оную и стоял посередине корабля на противном боку, с коего стреляли, тогда пролетели вдруг три ядра; одно, пробив стоящую наверху шлюпку и матроские койки, ударило его в бок и вырвало; он упал сказав: ах понесите меня, и первое несущим его матрозам слово было: братцы, не отдавайте корабля; потом жаловался, что отбили ему ногу, и просил, чтобы ему ее показали; но как лекарь сказал ему, что он ранен не в ногу, то с удивительной бодростью духа сказал: делайте, что надобно; в сие время сбили у неприятеля флаг; матрозы, думая, что шведы сдаются, закричали ура; а он, услыша сей крик, спросил что такое? Ему сказали, что неприятель спустил флаг, и он умирающими уже устами сказал: пошлите мой катер за флагом. Потом приказывал лекарю сказать графу Ивану Григорьевичу, и просить, чтобы он исполнил по письму его. Приказал сказать своей невесте, что он любил ее до самого конца, и чтобы графиня Катерина Ивановна не оставила домашних его в Кронштадте. Все сие произошло не более в четверть часа; и, исполня весь обряд веры, он скончался. Его анатомили и положили в его каюте до возвращения в порт. Я был определен от адмирала записывать движения обоих флотов во время бою, и надобно признаться, что нет ничего ужаснее морского сражения. Покорнейше ваше сиятельство прошу не объявлять, что сие известие имеете от меня; ибо есть люди, которые в преступление ставят и то. С глубочайшим почтением и преданностью есть...”233. О Муловском писал В. Я. Чичагов гр. Чернышеву (Морской Архив) 2 августа: “Вред не так был велик, ежели бы к общему всех служащих во флоте сожалению, не лишились мы в сем случае уважаемого начальниками и любимого подчиненными своими, храброго и лучшего капитана Григория Ивановича Муловского. Не без прискорбия моего нахожу за надобное не скрыть об нем пред вашим сиятельством, зная коль великое участие в нем принимать изволите: но уверяю, что смерть его служит честью русскому воинству. Быв поражен в бок неприятельским ядром, последние слова его были не иные, как служащие к ободрению подчиненных своих храбро и неустрашимо отражать неприятеля. Сие, по крайней мере, истинное мое уведомление, да послужит вашему сиятельству к уменьшению сожаления о пресечении жизни столь хорошего офицера”.
П.В.Чичагов «Записки»
